Неудобная история культуры
Поделиться
Редки случаи, когда уже открывшуюся выставку показательно или по-тихому закрывают. Неугодные темы чаще просто не допускают к показу. Ведь прежде чем выпустить проект в свет, его сначала оценивают музейщики или галеристы, взвешивают все «за» и «против», и если уж решаются тратить силы и средства, то с пониманием всех рисков и перспектив. Так было в советское время, так обстоят дела и сегодня — цензура в том или ином виде существовала всегда. Не так уж много примеров запрещенных вернисажей. Некоторые из них наделали много шума и стали поворотными в истории искусства, как, например, скандальный бенефис Хрущева на выставке авангардистов в Манеже. Но есть и неудобные истории, которые стараются не вспоминать, как выставка Павла Филонова в Русском музее.
Провальный разнос
Начнем с малоизвестной, но показательной истории, которую старательно пытались забыть целый век. Посвященные называют ее «позорной страницей для Русского музея». Речь о персональной выставке Павла Филонова, которая открылась при крайне странных обстоятельствах и в тот же день была закрыта для публики. С тех пор самого загадочного мастера русского авангарда, разработавшего метод аналитической живописи, больше никогда при жизни не выставляли.
Шел 1929 год — год великого перелома, как выразился Сталин в одноименной статье. Перелом случился не только в экономике и политике, но и в культуре: как раз тогда начинается борьба с так называемым формализмом, которая войдет в силу в 1932-м, после постановления «О перестройке литературно-художественных организаций». Персональная выставка Павла Филонова готовилась долго, к ней был издан каталог, где в последний момент заменили вступительную статью: положительный текст искусствоведа Веры Аникиевой на уничижительный критика Сергея Исакова. Похоже, что поступила директива сверху — устроить показательную порку художнику Филонову и всему авангарду — в назидание. На открытие привезли рабочих, рассчитывая, что те бурно раскритикуют непонятное искусство. Профессор Исаков подготовил соответствующую речь, которая вторила его каталожному тексту, где искусство Филонова называется вредным, нездоровым явлением. Однако показательного бичевания не получилось: пролетарии не ругали, а чествовали художника, выставка им понравилась. Филонова они приняли за своего, ведь он выходец из крестьянской семьи (родители переехали в Москву в 1880-х из деревни, отец работал кучером, мать — прачкой). Через 40 минут в залах погасили свет, тем самым попросив зрителей вон. «Впечатление тяжелого насилия. Исаков пошел даже на явную ложь, сказав, что у музея нет денег на устройство выставки Филонова, — а выставка уже висит! Русский музей даже не дал транспорта, чтобы отвезти работы домой. Павел Николаевич тащил огромные холсты через Неву при сильнейшем ветре. Картина глубоко трагическая! Гнусное издевательство мелких людишек над гением!» — вспоминала тот день ученица художника Татьяна Глебова.
После этой истории художник работал по большей части «в стол», но очень усердно. «25 лет просидел спиной к окну и писал картины», — сказал он о себе. Павел Филонов скончался в 1941 году. Первая персональная выставка состоялась лишь в 1967-м, и то в Новосибирске. Лишь в 1988-м Русский музей показал работы авангардиста, и с этого момента его заново начали открывать для публики. Сегодня Филонов — признанный мэтр, великий художник-исследователь, который занимает особое место в истории искусства.
«Что за уроды?»
Несмотря на то что авангард с 1930-х был под запретом, художники, объявленные формалистами, продолжали работать, только по домам, не имея возможности выставляться. Авангард ушел в подполье, но его неформальная жизнь продолжалась. В конце 1940-х живописец Элий Белютин, который учился у Аристарха Лентулова, Павла Кузнецова и Льва Бруни, организовал движение «Новая реальность», продолжающее традиции русского авангарда начала XX века. В ноябре 1962-го работы белютинцев впервые показали на выставке — на Большой Коммунистической улице (ныне улица Солженицына). Участвовали 63 художника, в том числе Эрнст Неизвестный. На открытие из Варшавы приехал руководитель Союза польских художников, профессор Раймонд Земской, были иностранные критики и пресса, состоялась пресс-конференция — все это с разрешения советского Минкульта! А сразу после открытия без объяснений выставку закрыли. Казалось было, все — баста.
Однако спустя считаные дни Белютину предложили восстановить таганскую выставку, и не где-нибудь, а в Манеже! Выставку собрали за ночь — министр культуры Екатерина Фурцева дала добро и приезжала на ночной монтаж. Наутро, 1 декабря, на открытие привезли Никиту Хрущева. Поначалу все шло неплохо, генсек с многочисленной свитой прогуливался по экспозиции, слушал экскурсию — довольно равнодушно. Но тут свои «пять копеек» вставил руководитель Союза советских художников, создатель классической ленинианы Владимир Серов: «Разве это живопись — вы только посмотрите, Никита Сергеевич, как намазано!». И тут Хрущева прорвало! «Что это за безобразие, что за уроды?», «Какашки в горшке моего внука», «Педерасты несчастные» — кричал генсек, все больше выходя из себя. Перед картиной Роберта Фалька под названием «Обнаженная. Крым» вскипел: «Что это такое?!» Ему подсказали: «Обнаженная Фалька». «Кто-кто? Голая Валька? Зеленая мазня! Да кто на такую Вальку захочет залезть?» Браваду потом разобрали на анекдоты.
На следующий день в «Правде» вышла разгромная статья — художников по сложившейся традиции публично «распяли». Считается, что выставка авангардистов стала началом второй волны по борьбе с т.н. формализмом, хотя, судя по всему, должна была иметь противоположный эффект. Но не все так однозначно. Да, на следующий день к Белютину приходили, сняли картины в мастерской. Однако через год его пригласили на Новый год в Кремль, где Хрущев пожал ему руку, пожелал художникам успехов и писать более «понятные» работы. В 1964-м, уже после отставки, Никита Сергеевич снова встретился в Манеже с художниками, которых так яростно критиковал пару лет назад, и сказал, что тогда погорячился. Как ни крути, в годы оттепели «можно» стало больше, чем прежде.
Слишком русский
Скандал в «Манеже» 1962-го свидетельствует: в партии не было единства. Подпольная жизнь искусства все сильнее прорастала через тающий лед официальщины. Ничего не поделать — оттепель была необратима. В провластных кругах шла борьба за место под солнцем.
Спустя два года в том же Манеже, правда, в служебном помещении, открылась выставка Ильи Глазунова, где он показал свою картину «Дороги войны» — драматическое полотно (2,5х5 м) об отступлении советских войск 1941 года, где автор живописал пережитый им детский опыт. Картину Глазунов писал как дипломную работу, но за два месяца до окончания Института живописи, скульптуры и архитектуры педагоги наотрез отказались допустить ее к защите, назвав полотно антисоветским, искажающим правду и смысл Великой Отечественной войны. Ему пришлось написать другую работу для защиты. Однако спустя семь лет Глазунов нашел возможность показать столь важный для него сюжет, выставка проработала несколько дней. Она была закрыта как противоречащая советской идеологии по требованию Московского отделения Союза художников, а полотно передано в Дом офицеров, где его уничтожили (в 1980-х Глазунов создал авторскую копию). Впрочем, это был не первый скандал для художника.
Настоящим потрясением стала первая персональная выставка 1957 года в Центральном доме работников искусства, где Глазунов показал слишком русские, христианские, патриархальные образы. Ничего общего с социалистическим реализмом. И все это на фоне победы его картины «Поэт в тюрьме» на конкурсе в Праге. Художника тогда исключили из института, но почти сразу восстановили — по настоянию все той же Фурцевой. Впрочем, Глазунову опала и скандал пошли на пользу — о нем заговорили на каждом углу. И очереди на его последующие выставки всегда были неизменно велики. Однако нельзя не признать: тогда он ходил по грани, что было очень смело.
«Абстракционизьм!»
В том же 1964-м в Эрмитаже открылась так называемая выставка такелажников, которая тут же была закрыта. Она тоже оставила свой след в истории, стала поворотной, но обсуждалась скорее шепотом. И за нее директор музея Михаил Артамонов, выдающийся историк и археолог, поплатился местом.
В экспозиции показывались работы молодых художников, которые работали в Эрмитаже по сути грузчиками-разнорабочими. Их взгляды и художественная манера не вписывались в систему, большинство из них были студентами или собирались поступать в вуз. Один из участников выставки, Михаил Шемякин, работал не только такелажником в Эрмитаже, но еще и почтальоном, и вахтером. Всего в выставке участвовали пять авторов — помимо Шемякина, это Валерий Кравченко, Олег Лягачев, Владимир Овчинников и Владимир Уфлянд. Все были молоды и горячи, впрочем, ничего откровенно крамольного в их работах не было, и все же это было то самое «неофициальное искусство». Шемякин представил иллюстрации к Гофману, Достоевскому и Диккенсу, несколько натюрмортов и портретов, Уфлянд показал забавные крошечные рисунки к своей поэзии с еврейскими мотивами, а Овчинников — огромный холст под названием «Джазовый оркестр», где были изображены несколько десятков саксофонистов в фиолетовых пиджаках с ярко-желтыми саксофонами. Небольшая авангардная выставка сразу привлекла внимание публики — народ повалил, удивляясь, как такое возможно в этой стране.
На следующий день, 31 марта, пожаловала чиновница и возмутилась: «Абстракционизьм!». Выставку тут же закрыли. Судя по всему, Артамонов уже давно стоял поперек горла у партийных работников — его усилиями в Эрмитаже открылись выставки Пикассо и импрессионистов. По сути, он был одним из тех, кто «легализовал» т.н. буржуазное искусство, которое так долго не показывалось в СССР. Вместе с Артамоновым был уволен его заместитель по научной работе Владимир Левинсон-Лессинг, известный историк и специалист по западноевропейскому искусству, который организовал эвакуацию фондов музея в Свердловск (а это миллионы экспонатов). Как раз Францевич — как называли замдиректора все в музее (его отцом был знаменитый геолог Франц Левинсон-Лессинг) — одобрил выставку такелажников и лично ее открыл. После увольнения он работал в музее консультантом. Досталось еще нескольким сотрудникам, в том числе главному хранителю Павлу Малинину — ему вынесли выговор с занесением в учетную карточку. Такелажников тоже не раз вызывали на ковер и бросали на самую грязную работу. Эта была показательная внутримузейная порка, которая длилась больше месяца, характерная для того времени.
От нее больше всех выиграла та самая чиновница, которая и устроила разбор полетов, — Ксения Горбунова. Из заместителя секретаря партбюро она превратилась в секретаря, а в 1965 году из научного сотрудника Отдела античного мира — в заведующую. Словом, сделала себе карьеру, пройдясь по головам. Горбунова значится искусствоведом, однако ничего существенного в науке эта дама после себя не оставила. Еще одним из тех, кто бичевал выдающихся музейщиков, был некто по фамилии Логунов, заместитель директора Эрмитажа по хозяйственной части. История сохранила лишь его фамилию в протоколах. Помимо дела такелажников, он участвовал в суде над Иосифом Бродским в качестве свидетеля. Стенограмма зафиксировала его выступление: «С Бродским я лично не знаком. Впервые я его встретил здесь, в суде. Так жить, как живет Бродский, больше нельзя. Я не позавидовал бы родителям, у которых такой сын. Я хотел выступить в том плане, что надо трудиться, отдавать все культурные навыки. И стихи, которые составляет Бродский, были бы тогда настоящими стихами. Бродский должен начать свою жизнь по-новому». Очень показательно. Шемякин вспоминал о нем так: «партийный работник, которого уволили из балетного училища за приставания к молодым балеринам». Занавес.
Бульдозерный манифест свободы
Воскресенье 15 сентября 1974 года навсегда вошло в отечественную историю искусства. Этот день считается переломной точкой, после которой уже не было пути назад. Главные зачинщики — на тот момент мало кому известные художники Виталий Комар и Александр Меламид. За полгода до того события в парке у Профсоюзной они устроили квартирник — милиция арестовала всех и подвергла унизительному допросу. Вместе с еще двенадцатью художниками, среди которых были Оскар Рабин и Владимир Немухин, они задумали вернисаж под открытым небом — на пустыре в Беляеве. «Помню, сказал Оскару, что читал в каком-то журнале о том, что польские художники делают регулярно выставки в парках…» — вспоминал позже Комар. Решили сделать так же. Приглашали многих авторитетных художников подполья — Илью Кабакова, Льва Кропивницкого, Эрнста Неизвестного, но те отказались участвовать в авантюре.
Власти были в курсе, на пустыре собралась иностранная пресса и дипломаты. В означенный день вместе с картинами и журналистами на пустыре появились бульдозеры, поливалки и самосвалы, якобы для проведения субботника, и разогнали участников. Некоторые картины были уничтожены на месте. Художники рассчитывали на резонанс, однако тот, что последовал — превзошел все ожидания. Вторая волна авангарда вылилась на свет божий, и уже через две недели в Измайлове тысячи людей смогли увидеть более сотни работ художников-нонконформистов. Рабину, Комару и Меламиду пришлось уехать из страны, однако скандальная акция обеспечила им громкую славу. Бульдозерная выставка стала не только первым массовым выступлением неофициальных художников, но и первой публичной жестко-силовой акцией власти по подавлению творческого свободомыслия.
Осторожно — Россия!
Казалось бы, с распадом Советского Союза кончилась эпоха тотального «нельзя». Тогда художники, не состоявшие в профсоюзе и не следовавшие официальному курсу, не имели возможности выставляться, теперь участие в таком объединении — по большей части формальность. В постсоветской России выставки закрывают с большей регулярностью. И сейчас — как и тогда — многие истории показательные, в назидание. Вспомним лишь несколько примеров.
Громким скандалом обернулась выставка «Осторожно! Религия!» в Сахаровском центре, которая открылась 14 января 2003 года, а спустя четыре дня группа из шести человек разгромила выставочный зал и уничтожила часть экспонатов. Организаторов проекта Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова судили и признали виновными в разжигании национальной и религиозной вражды. В 2006-м те же кураторы открыли выставку «Запретное искусство» в том же месте, она проработала две недели. Организаторов снова судили и снова признали виновными — по тому же пункту. В обоих случаях отделались штрафами.
Силами тех же поборников религии в 2018 году закрыли выставку «Без смущения» американского фотографа Джока Стерджеса, обвинив его в распространении детской порнографии. Елена Мизулина обнаружила ее в фотографиях из Интернета, которых на выставке не было. Следом подключились православные активисты, которые в галерее Братьев Люмьер облили несколько снимков мочой. Кстати, этот метод — смешивание неугодного искусства с экскрементами — пользуется особой популярностью у борцов с «не той» культурой. Особые «чувства верующих» стали эдакой священной коровой, не дай бог вам косо посмотреть в сторону религии — не отмоетесь.
В 2014 году в Перми была закрыта выставка Welcome! Sochi 2014 красноярского художника Василия Слонова. Иронию над символами олимпийских игр городские чиновники сочли русофобской и порочащей сочинскую Олимпиаду. Спустя четыре года неизвестные разгромили выставку художника в галерее «11.12» на «Винзаводе», облив некоторые работы мочой, смешанной с какой-то химией, часть произведений налетчики забрали. Активисты углядели в работах, сделанных из ватников, оскорбление русских и лично президента. Еще одна выставка, «Осень пахана», посвященная полицейскому насилию и приуроченная к дню рождения президента, не успела открыться — за несколько часов до вернисажа сотрудники Центра «Э» ворвались в галерею «ДорДор» на Ходынской улице и заварили дверь. Спустя неделю художники устроили подпольный вернисаж, не сообщая публично о месте его проведения.
Искусство стало жестче и смелее. Нет больше единого стиля, которого следует придерживаться. Абстракционизмом больше никого не удивить. Но и методы борьбы с неугодными темами и способами их выражения стали жестче. В советское время в тренде была система доносов и разбор полетов на партсобрании. Сегодня все чаще используются силовые методы и публичные разбирательства в суде. Скандал — и тогда и сейчас — опасное предприятие для художника, но очевидно действенное. После таких историй настигает слава — с вытекающими последствиями. За свободное искусство — вне клише — приходится платить. В России такая практика работает, к сожалению, во все времена.
